Все мы равно виноваты - Страница 2

Все это мы говорим единственно с тем именно, чтоб упразднить, насколько возможно, обычный, ходячий у нас прием оценки современных явлений, нисколько или очень мало, по нашему мнению, способствующий разъяснению истины. Если прислушаться к общественным толкам, выражающимся и устно, и печатно, так выходит, что во всем «правительство виновато», что от его доброй воли зависит мигом оздоровить и водворить всюду довольство и благосостояние, но что оно, по неразумению или из своекорыстных видов, не прибегает к тому волшебному целебному снадобью, которым будто владеет. Нет, положение наше гораздо печальнее, гораздо сложнее. Общество слишком солидарно с правительством, несравненно (со времен Петра) солидарнее с ним, чем с народом. Если правительство владеет силою, то мысль его вырабатывается все же общественною, тою или другою средою. Городничий Гоголя, обращаясь к публике, в отчаянии воскликнул: «Чему смеетесь?.. Над собой смеетесь!» Эти слова не мешает припомнить и нам, в минуты нашего критического, на правительственные действия обращенного задора. Сваливать поэтому всю вину на правительство, и только на правительство, признавать лишь его единственно ответственным за наше настоящее положение – не только несправедливо, но и вредно в интересах самого нашего оздоровления. Все мы равно виноваты – вот что нам необходимо признать! Без этого признания нет и спасения. Только признав нашу равную долю вины, можем мы помочь и правительству, и себе самим выбраться на путь истины. Не надлежит ли самому обществу, вместо слепого отрицательного отношения к действиям власти, добросовестно допросить себя: все ли исполнено им самим в пределах деятельности ему предоставленных, что могло бы облегчить, упростить государственную задачу нашего времени, что предписывается не столько отвлеченным требованием справедливости, но и простым патриотическим и национальным чувством? Кто решится сказать: «да, все»?

Нет, например, ни малейшего сомнения, что события, подобные событию 1 марта и всем предшествовавшим злодеяниям, не облегчают, а затрудняют и правительственную деятельность, и все наше общественное положение. Возобновление этих событий грозит страшными опасностями всей нашей стране; стало быть и предупреждение этих опасностей представляет интерес не только правительственный, но и общественный, лежит на обязанности как правительства, так и общества, для каждого в сфере его деятельности. Нельзя, без сомнения, не тяготиться всеми принимаемыми правительством стеснительными для честных людей полицейскими мерами охраны: они оскорбительны для нашего чувства. Но не оскорбительнее ли в тысячу раз самый повод к этим мерам охраны, самая необходимость подобных способов предупреждения злодеяний, сделавших Россию притчею во языцех? В эту, а не в другую сторону должно бы быть по преимуществу направлено общественное негодование! Было бы лицемерием утверждать, что в вопросе о так называемой «крамоле» дело идет лишь о какой-то малочисленной шайке извергов и злодеев, которую достаточно переловить, на что-де потребна искусная полиция, каковой у нас нет и т. д. Разве мы не знаем, что контингент этих, по выражению древних грамот, «воров и изменников русской земли», к несчастию, не умаляется, а подновляется новыми лицами; что самая относительная сила этой «шайки» (достаточная, однако, для содержания целой страны в постоянном унизительном страхе опасности) кроется в пассивном сочувствии не малого числа юных по преимуществу голов, начиненных самыми извращенными понятиями? Вот против этого-то извращения понятий, к спасению множества юношей, еще не перешедших от пассивного сочувствия к деятельному участию, и должны бы быть направлены все усилия общества, журнальной печати и литературы. А направлены ли они? Какое детское недомыслие нужно предположить в тех, которые воображают, что, превознося учения Чернышевского, проповедуя материализм, внушая юношам, что нет ни абсолютно нравственной правды, ни обязательного нравственного закона, они тем самым не двигают их на тот путь, который вполне логически приводит к событиям вроде 1 марта! Вина юношей будет лишь в том, что они были последовательнее и в беспощадной своей последовательности мужественнее своих наставников, не задерживались в своем радикальном стремлении никакими предрассудками, никакими личными выгодами, чувствами и вкусами, сдержавшими, в свое время, их робких или неконсеквентных учителей… Таким образом, само общество с своей стороны нисколько не содействует той нравственной реакции в среде нашей молодежи, тому утверждению основных нравственных начал, которое составляет существенную потребность нашего времени и всего сильнее могло бы устранить зло, замедляющее дело нашего всеобщего гражданского обновления…

Но оставим в стороне людей радикальной, нигилистической окраски. В среде ли так называемой «либеральной» партии, которая если не сложилась, то пытается сложиться под именем «либерально-народной» (как величает ее один из откровеннейших ее органов), можно узнать разрешение мучающим нас вопросам, найти искомую правду русской государственной и земской жизни? Именем «либерализма» прикрывается у нас теперь сочетание разных, друг другу по-видимому противоречащих, друг друга исключающих направлений. Но каковы бы ни были личные убеждения отдельных членов этой будто бы партии, важно знать, что такое выражает собою самое знамя, под которым они стоят? Это «либеральное знамя» является до сих пор знаменем отрицания «народной духовной самобытности», отрицания всего, что народу святей и дороже хлеба, – хлеба, о котором, по мнению «либералов», только и жив должен быть русский народ и о котором поэтому они, либералы, считают долгом заботиться очень усиленно. Мы знаем, что в числе их есть люди противоположного образа мыслей, но вольно ж им становиться под это знамя без протеста и оговорки! Это знамя, повторяем, той, чуждой народному духу интеллигенции, которой либеральные стремления весьма тождественны с стремлениями западноевропейской буржуазии: властвовать, при посредстве якобы либеральных внешних порядков, над народом во имя народа. Мы должны признать, что людей этого направления большинство в нашей, по преимуществу городской публике, может быть, даже и в земских собраниях; но публика – не народ, и кроме принадлежащих к той же либеральной публике земцев, есть люди истинно земские, которые народу близки, хотя, может быть, и не претендуют на «народное представительство», чем мнит себя быть наша «либеральная интеллигенция»!